unirog

Жизнь Билитис

Билитис родилась в начале шестого столетия до нашей эры в горной деревушке, расположенной на берегах Меласа на востоке Памфилии. Эти края – суровые и печальные, окружены глухими лесами, над которыми возвышаются громады Тавра. Изумительные источники бьют там из скал, большие соляные озера покоятся в вышине, долины исполнены тишины.

Она была дочерью грека и финикиянки. Скорее всего, она не знала отца, поскольку он ни разу появляется в ее детских воспоминаниях. Быть может, он умер до того, как она появилась на свет. В противном случае трудно объяснить, почему она получила финикийское имя, которое ей могла дать только мать.

На этой почти пустынной земле она тихо и мирно жила вместе с матерью и сестрами. Другие юные девушки, ее подруги, жили неподалеку. На лесистых склонах Тавра пастухи пасли свои стада.

Она просыпалась рано, с первыми петухами, шла в хлев, поила животных, доила их. Дождливыми днями оставалась в гинекее и пряла шерсть. В хорошую погоду убегала на поля и играла там со своими подругами во множество игр, о которых она нам рассказывает в своих Песнях.

Билитис горячо почитала нимф и часто совершала приношения возле посвященных им источников. Она часто разговаривала с ними, но, кажется, никогда их не видела, с таким благоговением она пересказывает воспоминания старика, который когда-то застиг их врасплох.

Конец ее пасторальной жизни был омрачен любовью, о которой мы мало что знаем, хотя она и достаточно много рассказывает о ней. Билитис перестала воспевать ее, когда она стала несчастной. Став матерью ребенка, которого она оставила, Билитис покидает Памфилию по причинам, которые нам не известны, и больше никогда не возвращается на родину.

Вновь мы встречаем ее в Митиленах, куда она прибыла морем вдоль прекрасных берегов Азии. В то время ей едва исполнилось шестнадцать, согласно предположению М. Хейма, который с высокой степенью правдоподобности установил некоторые даты ее жизни по упоминанию смерти Питтака в одном из ее стихотворений.

Лесбос в то время был мировым центром. Этот остров был находился на полпути между прекрасной Аттикой и роскошной Лидией, его столица, Митилен, располагавшаяся на полуострове в пределах видимости с берегов Азии, была просвещеннее, чем Афины и развращеннее Сардов. Синее море окружало город. С вершин храмов можно было разглядеть на горизонте белую линию Атарнеи – пергамского порта.

Узкие улочки, всегда запруженные толпой, ослепляли пестрыми тканями, пурпурными и гиацинтовыми туниками, прозрачными шелковыми кикладами, бассарами, волочившимися по пыли, которую поднимали желтые туфли. Женщины носили в ушах большие золотые кольца с нанизанным необработанным жемчугом, а на руках – тяжелые серебряные браслеты с грубой чеканкой. Даже у мужчин волосы блестели и благоухали от редких масел. На обнаженных щиколотках гречанок позванивали перисцелиды – массивные змеи, сделанные из светлого металла, которые при ходьбе перестукивали на пятках. Ноги азиаток скрывали мягкие расписные сапожки. Прохожие группками останавливались перед лавками, расположенными в фасадах домов, там продавалось все, что было выставлено на витринах: ковры темной расцветки, попоны, вышитые золотыми нитками, украшения из амбры и слоновой кости, в зависимости от квартала. Жизнь и движение в Митилене не прекращалось с окончанием дня, не было часа столь позднего, когда бы через открытые двери не доносились звуки музыкальных инструментов, крики женщин и шум танцев. Питтак пытался хоть как-то упорядочить этот непрерывный разгул и издал указ, запрещающих приглашать на ночные празднества слишком юных флейтисток, но за его исполнением никогда не следили слишком строго.

В обществе, в котором мужья проводили ночи за выпивкой в окружении танцовщиц, женщины неизбежно должны были сблизиться и найти друг в друге утешение своему одиночеству. От этого и произошла их чувствительность к столь деликатной любви, которую античность назвала их именем, и в которой, что бы о том ни думали мужчины, заключено гораздо больше подлинной страсти, чем порочного любопытства.

В то время Сафо еще была красавицей. Билитис рассказывает о своем знакомстве с ней, называя ее Псапфой – именем, которое та носила на Лесбосе. Без сомнения, именно эта удивительная женщина научила юную памфилиянку искусству складывать ритмические фразы и сохранять для потомков воспоминания о существах, дорогих ее сердцу. К сожалению Билитис почти не приводит никаких подробностей об этой персоне, о которой сегодня нам известно так мало, любое упоминание о ее вдохновительнице было бы для нас драгоценным. Но в то же время она оставила нам около тридцати элегий, в которых рассказывает историю своей любви с юной девушкой, ее сверстницей, которую звали Мназидика, и которая жила с ней. Это же имя встречается в стихотворении Сафо, где она восхваляет ее красоту; но оно считалось сомнительным, и Берг высказывал предположение, что упомянутую женщину звали просто Мнаис. Песни, которые можно прочесть ниже, доказывают, что эта гипотеза должна быть отброшена. Представляется, что Мназидика была очень нежной, невинной юной девушкой, одной из тех очаровательных созданий, предназначение которых – позволять обожать себя, и которые тем более дороги, чем менее они прилагают усилий для того, чтобы заслужить то, что им приносится. Беспричинная любовь длится особенно долго, эта заняла 10 лет. Мы увидим, как эта любовь разрушилась по вине Билитис, чрезмерная ревность которой не допускала в жизни Мназидики никакого разнообразия.

Когда Билитис поняла, что ничто, кроме горьких воспоминаний, не удерживает ее больше в Митилене, она отправляется во второе путешествие и перебирается на Кипр - остров, который, как и Памфилия, принадлежал грекофиникийской культуре, и который должен был часто напоминать ей о родине.

Здесь Билитис в третий раз начинает свою жизнь таким образом, что ее не так просто понять, не принимая во внимание, насколько священной считалась любовь у народов древности. Куртизанки Аматфента не были, как у нас, бесправными созданиями, исключенными из всякого светского общества; это были девушки из лучших семей в городе, которых Афродита одарила красотой, и они благодарили ее за это, отдавая эту красоту служению ее культу. Во всех городах, в том числе и на Кипре, где были храмы с многочисленными куртизанками, к ним относились с большим почтением.

Удивительная история Фрины, в том виде, в котором ее донес до нас Афиней, дает некоторое представление о степени почитания таких женщин. Это не правда, что Гиперид был вынужден представить ее обнаженной, чтобы разжалобить Ареопаг, а ведь убийство, преступление, которое она совершила, было не малым. Оратор всего лишь разорвал верх ее туники и открыл ее груди. И он умолял судей «не предавать смерти жрицу, вдохновленную Афродитой». В отличие от других куртизанок, которые выходили из дома в полупрозрачных кикладах, через которые были видны все подробности их тел, Фрина имела обыкновение скрывать даже волосы, закутываясь в одно из тех широких ниспадающих одеяний, прелестный облик которых сохранили для нас танагрские статуэтки. Никто, не будучи ее любовником, не мог видеть ни ее рук выше кистей, ни плеч, и она никогда не появлялась в бассейне публичных бань. Но однажды случилось нечто необычайное. Это произошло в день Элевсинских праздников, когда двадцать тысяч человек, съехавшихся со всех концов Греции, собрались на морском берегу. Тогда Фрина подошла к воде, сняла свое платье, развязала пояс, сбросила даже нижнюю тунику и «распустив волосы, вошла в море». В этой толпе оказался Пракситель, который с этой живой богини изваял Кносскую Афродиту и Апеллес, который увидел в ней формы своей Анадимеоны. Удивительный народ, перед которым Красота может показаться обнаженной, не вызывая ни смеха, ни ложной стыдливости!

Мне хотелось бы, чтобы эта история была историей Билитис, потому что, переводя ее Песни, я полюбил подругу Мназидики. Безусловно, жизнь ее была не менее замечательна. Жаль только, что нигде больше нет о ней никаких сведений, и что авторы древности, по крайней мере, те, творения которых дошли до нас, столь бедны упоминаниями о ней. Филодем, дважды позаимствовав у нее, не упоминает даже ее имени. За неимением увлекательных историй, я предлагаю внимательно вглядеться в те подробности, о которых она сообщает сама, описывая свою жизнь куртизанки. Она была куртизанкой, этого нельзя отрицать, и ее последние песни даже свидетельствуют о том, что, обладая достоинствами своего призвания, ей не были чужды и худшие его недостатки. Но я хочу знать лишь о ее добродетелях. Она была набожна и чтила обряды. Она преданно жила при храме, пока Афродита соглашалась продлевать молодость своей самой искренней служительницы. Билитис говорит, что в тот день, когда она перестала внушать любовь, она перестала писать. Однако трудно представить, что песни Памфилии были написаны в то время, когда она переживала то, о чем в них рассказывается. Как могла юная пастушка научиться складывать строки в соответствии со сложной ритмикой эолийской традиции? Более правдоподобно, что, постарев, она услаждала себя воспеванием воспоминаний своего далекого детства. Мы не знаем ничего об этом последнем периоде ее жизни, даже не знаем, в каком возрасте она умерла.

Ее гробница была найдена господином Г. Геймом в Палео-Лимиссо – возле древней дороги неподалеку от развалин Аматфента. За прошедшие с тех пор тридцать лет эти руины почти исчезли, и камни дома, где жила Билитис, быть может, лежат среди кладки мостовой набережной Порт-Саида. Но ее гробница, по финикийскому обычаю покоилась под землей, и это помогло ей спастись не только от времени, но и от охотников за сокровищами.

Господин Гейм проник туда через узкий заваленный проход, в конце которого он обнаружил замурованную дверь, которую ему пришлось выломать. В просторном и низком склепе, выложенном известковыми плитами, все четыре стены были покрыты пластинками черного амфиболита, на которых простым капитулом были вырезаны все песни, которые представляются в этом издании, за исключением трех эпитафий, которыми был украшен саркофаг.

Там, в большом гробу из обожженной глины покоилась возлюбленная Мназидики под его крышкой, на которой искусный мастер вылепил ее портрет: волосы на нем были окрашены черной краской, полузакрытые глаза подведены карандашом, так, как она делала это при жизни, а на щеках застыла легкая улыбка, зарождающаяся в уголках губ. Никто никогда не расскажет о том, какими были эти губы, одновременно четко очерченные и выпуклые, нежные и тонкие, плотно сжатые, будто бы опьяненные поцелуем. Изображения, сходные с тем, которое мы только что описали, часто воспроизводились мастерами Ионии, и в Лувре находится родосская терракота, который после ларнакского бюста является наиболее совершенным образцом портретов такого рода.

Когда вскрыли могилу, Билитис предстала такой, какой ее оставили благочестивые руки двадцать четыре века назад. Склянки с духами и благовониями продолжали висеть на глиняных колышках, и одна из них, несмотря на прошедшее время, еще источала запах. Серебряное полированное зеркало, в которое смотрелась Билитис, стилет, которым она наносила синюю краску на свои веки, продолжали лежать на своих местах. Маленькая обнаженная Астарта, бесценная вечная реликвия, охраняла скелет, весь украшенный золотыми драгоценностями, белый, как покрытая инеем ветка, но столь нежный и хрупкий, что он рассыпался в прах, едва к нему прикоснулись.

Пьер Луис
Константин, Август 1894